Тайна отца Брауна (рассказы) - Страница 35

– Что?! – не поверил своим ушам секретарь. – Человек подкрадывается к другому сзади и перерезает ему глотку, когда тот беззаботно улыбается в потолок, сидя в кресле у парикмахера, и вы называете это самозащитой!

– Я не утверждаю, что это оправданная мера самозащиты, – отвечал священник. – Но многие пошли бы на это, чтобы защитить себя, столкнувшись с вопиющей подлостью, которая сама по себе тоже вопиющее преступление. Об этом-то, другом преступлении, я сейчас и думал. Начать с вопроса, которым вы задались, – ну зачем бы шантажисту убивать? Видите ли, тут целая куча превратных мнений и привычного смешения вещей. – Он помолчал, точно приводя в порядок мысли после недавнего смятения, и продолжал обычным тоном: – Вы видите, что двое мужчин, старый и молодой, завязывают дружбу и строят матримониальные планы; но причина их дружбы темна и кроется в прошлом.

Один из них богат, другой – беден, и вы подозреваете шантаж. Что ж, покамест вы правы. Но вы неверно решаете, кто шантажирует кого. Вы предполагаете, что бедный шантажирует богатого. На самом деле богатый шантажировал бедного.

– Но это же нелепость! – возразил секретарь.

– Это гораздо хуже, чем нелепость, но ничего необычного тут нет. Политика наших дней наполовину состоит в том, что богачи шантажируют народ. Ваше мнение, что это – нелепость, основано на нелепых же иллюзиях. Одна из них – это что богатые не хотят стать богаче; другая – что шантажировать можно только из-за денег. В нашем случае деньги не играют роли. Сэр Артур Водри искал не корысти, а мести. И он замыслил самую отвратительную месть, о какой я только слышал.

– Но за что бы ему мстить Джону Дэлмону? – спросил Смит.

– Он мстил не Джону Дэлмону, – сумрачно отвечал священник.

Какое-то время они молчали; затем отец Браун опять заговорил, но как будто о другом:

– Помните, когда мы обнаружили тело покойного, его лицо оказалось перед нами в перевернутом виде. Вы тогда еще сказали, что у него лицо сущего дьявола. А не приходило ли вам в голову, что убийца тоже увидел это лицо перевернутым, когда подошел к креслу?

– Мало ли что скажешь, когда ты не в себе, – воспротестовал его спутник. – Уж очень я привык видеть его лицо как следует.

– А вы, может, никогда и не видели его как следует, – ответил на это Браун. – Я же рассказывал вам, что художники ставят картину как не следует, если хотят как следует ее рассмотреть. Может быть, в эти десять лет за завтраком и чаем вы просто привыкли видеть лицо дьявола?

– К чему это вы ведете? – нетерпеливо отца Брауна прервал Смит.

– Я выражаюсь иносказательно, – сумрачно пояснил Браун. – Разумеется, сэр Артур не дьявол в буквальном смысле. Он был человеком, и характер его от природы таков, что мог бы обратиться и к добру. Но вспомните его вытаращенные подозрительные глаза, его плотно сжатые и постоянно вздрагивающие губы; они многое могли бы вам сказать, если бы вы не настолько привыкли видеть их.

Знаете, есть больные, у которых на теле раны не заживают. Такова была душа сэра Артура. Она была как бы лишена кожи; он страдал лихорадочной самолюбивой настороженностью. Его недоверчивые глаза были неусыпно на страже его достоинства. Чувствительность – это не обязательно эгоистичность. Сибилла Грей, например, тоже не толстокожа, однако ей удается быть при этом чуть ли не святой.

Но у Водри эта черта характера обратилась пагубной для него гордостью, гордостью, которая даже не могла дать ему защиты и самоуспокоения. Любая царапина на поверхности его души превращалась в гнойную рану. Вот чем объясняется тот случай с избиением египтянина в свинарнике. Если бы он избил его сразу, когда его назвали свиньей, это было бы понятной вспышкой гнева. Но там не было свинарника – в этом-то все и дело. Водри много лет помнил это глупое оскорбление, пока ему не удалось невероятное – добиться приезда своего обидчика на усадьбу с хлевом, и тогда он отомстил, как он считал, справедливо и артистично. Ничего не скажешь, он любил, чтобы месть была справедливой и артистичной.

Смит с любопытством поглядел на него:

– А ведь вы сейчас думаете не об истории со свинарником.

– Да, – ответил отец Браун, – я думаю о другом. – Он подавил дрожь в голосе и продолжал: – Памятуя о том фантастическом и терпеливом замысле мести, достойной оскорбления, обратимся теперь к нашей истории. Не припомните ли вы, чтобы кто-нибудь еще оскорбил Водри или же дал повод считать себя смертельно оскорбленным? Конечно!

Его оскорбила женщина.

В глазах Ивена забрезжил смутный ужас; он напряженно слушал.

– Девушка, почти девочка, отказала ему, потому что он совершил в свое время нечто вроде преступления. Он пробыл некоторое время в тюрьме за избиение египтянина. И тогда, в отчаянии, этот обезумевший человек сказал себе:

«Так пусть она станет женой убийцы».

Они шли берегом реки к усадьбе. Некоторое время они молчали, а затем отец Браун заговорил снова:

– Водри имел возможность шантажировать Дэлмона потому, что тот когда-то совершил убийство. Может быть даже, он знал и о каких-нибудь других преступлениях удалых товарищей его юности. Вероятно, это было какое-то шальное преступление – ведь шальные убийства совсем не самые худшие. А Дэлмон, по-моему, все-таки способен на раскаяние, даже и в убийстве Водри. Но он был во власти Водри, и они, действуя сообща, очень ловко опутали девушку сватовством, как сетью: один стал ухаживать за нею, а другой великодушно поощрял их. Но Дэлмон и сам не знал – это было открыто лишь сатане, – что на уме у старика.

– И вот несколько дней назад Дэлмон сделал страшное открытие: он оказался орудием чужой воли, его использовали, а теперь, как выяснилось, собирались сломать и выкинуть.